Символика российских городских гербов. Символика эмблем XVI в.

Символика российских городских гербов. Символика эмблем XVI в.

Во введении к настоящей работе было сформулировано определение герба. Понимая городской герб как знак города, мы тем самым усматриваем в нем способность указывать, замещать, сигнализировать, представлять город (основная функция знака — замещать, обозначать другое). В этом смысле понятие «герб города» идентично понятию «символ города»^*. Считается, что символ выражает абстрактные идеи и понятия, он основан на договоренности, традициях, соглашениях людей; созданный человеком, символ обычно не имеет естественной связи с символизируемым предметом ни по происхождению, ни по материалу, ни по функциям^**. И в то же время было бы неверным делать из вышесказанного заключение, что всякий символ только субъективен, что он лишь условно обозначает действительность, а не отражает ее.

^*(Соотношение между терминами «знак» и «символ» неоднократно рассматривалось в научной философской литературе. Всестороннему анализу понятия «знак» и «символ» подвергнуты, в частности, А. Ф. Лосевым. Выстраивая стройную научную систему доказательств неоднозначности этих терминов, подчеркивая, что между знаком и символом существует масса промежуточных звеньев, Лосев между тем в качестве одного из отправных моментов выдвигает положение, что «в науке эти термины, безусловно, являются прямыми конкурентами», «среди разного рода значений термина „знак" встречается также и символическое значение, так что „знак" уже ничем не отличается от „символа"...» (Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976, с. 68-69).)

^**(Уваров Л. В. Символизация в познании. Минск, 1971, с. 8.)

Как известно, В. И. Ленин подверг уничтожающей критике так называемую теорию иероглифов, разделяемую и поддерживаемую Г. В. Плехановым, согласно которой ощущения и представления человека не являются отражением реально существующих вещей, а лишь условными субъективными знаками (символами, иероглифами), не дающими никакого представления о материальном мире^*. Таким образом, по этой теории символ характеризовался только как субъективная категория, которая ничего не дает и не может быть использована для познания объективной реальности.

^*(См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 244—251.)

Ленин подошел к раскрытию понятия «символ» с научных позиций материалистической теории отражения. Дав замечательное определение ощущения как субъективного образа объективного мира, он подчеркнул, что не иначе как из ощущений возникают мысленные изображения или отображения вещей. Ленин тем самым в понятие «идеальное», в продукт сознания, мышления, каким как будто являлся символ, привнес материалистическую основу. Показывая отличие материалистической теории познания от махизма, Ленин писал: «...Мах признает здесь прямо, что вещи или тела суть комплексы ощущений, и что он вполне отчетливо противопоставляет свою философскую точку зрения противоположной теории, по которой ощущения суть „символы" вещей (точнее было бы сказать: образы или отображения вещей). Эта последняя теория есть философский материализм»^*.

^*(См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 34.)

Ленин, как видим, пользуется термином «символ», он не отвергает символ в принципе, замечая, что против символов вообще ничего иметь нельзя. Однако в понятие «символ» Лениным вкладывается иной смысл: символ предстает уже в качестве важного средства и орудия познания объективной реальности.

Руководствуясь ленинским учением, отрицающим абсолютизирование знаков, символов, субъективизм в их понимании, советские ученые дают вполне конкретное материалистическое определение символа^*, четко фиксируя его суть: отражение, функция действительности. Подчеркивается, что в символе обнаруживается структурное сходство между его элементами и элементами символизируемого содержания, другими словами, уже во внешней форме его содержится представление, которое он символизирует. «За элементами понятий, выраженных в словах, стоят чувственные ассоциации. Они как бы проецируют понятие на наиболее «подходящие» чувственные образы и тем самым помогают сформировать символ», — так объясняет принцип создания символа советский философ Л. В. Уваров^**.

^*(См. об этом: Лосев А. Ф. Указ. соч., с. 323 и далее.)

^**(Уваров Л. В. Указ. соч., с. 14, 15.)

Материалистическое понимание символа, утвердившееся в советской науке, не означает всесторонней исследованности этого понятия, полного раскрытия его различных смысловых функций. Лосевым проведен исчерпывающий анализ понятия «символ» как литературоведческой и искусствоведческой категории. Автор подчеркивает, что символика существует в бесконечно разнообразных видах и в принципе возможны самые различные анализы символа.

В настоящей главе делается попытка рассмотреть российские городские гербы с точки зрения городского символа. Автор не претендует на теоретическое построение, применимое по отношению к городским знакам как определенной категории символов. Для этого потребовалось бы проанализировать огромную массу изображений западноевропейских городских гербов, что автор пока сделать не может. Однако исследование российских городских гербов с точки зрения их символики, формирования последней, эволюции, отражения в ней идей и принципов, господствующих в обществе, отражение самого города в качестве символизируемого объекта — все эти вопросы, которые лишь отчасти затрагивались в отечественной литературе, требуют, на наш взгляд, более тщательного рассмотрения, чем это делалось ранее, так как в конечном итоге решение их позволит правильно подойти к гербу как к историческому источнику.

Нередко по отношению к гербу города наряду с терминами «знак», «символ» употребляется понятие «эмблема». Исходя из существующего определения этого понятия^*, при условии уточнения, касающегося правил составления эмблемы-герба, формирующегося согласно геральдическим канонам, а также имея в виду социально обусловленную сущность герба, применение термина «эмблема» для герба кажется вполне оправданным. Однако эмблемой обычно называют также изображение или фигуру, помещенную в гербовом щите^**, являющуюся основополагающей в гербе. В данной главе термин «эмблема» употребляется в этом втором значении.

^*(Наиболее удачное, по нашему мнению, определение понятия эмблемы дано Лосевым: «Эмблема есть точно фиксированный, конвенциональный, но, несмотря на свою условность, вполне общепризнанный знак как самого широкого, так и самого узкого значения». В соотношении с символом — «всякая эмблема есть символ, но отнюдь не всякий символ есть эмблема» (Лосев А. Ф. Указ. соч., с. 148—149).)

^**(Лукомский В. К., Типолът Н. А. Русская геральдика. Пг., 1915, с. 3.)

Исследуя весь комплекс эмблем, зафиксированных в городских гербах Российской империи, мы придерживались прежде всего двух основных положений: 1) эмблемы необходимо «поставить» в определенную историческую эпоху, 2) помнить, что эпоха влияла на создание, трактовку, форму эмблемы^*.

^*(Этот аспект подчеркивается Лосевым: «Едва ли требует доказательства, что все реальные символы существуют только в истории, все несут на себе отпечаток эпохи, классового или сословного происхождения... История символа... ясно обнаруживает всю невозможность чистой символики в ее отвлеченном виде...» (Лосев А. Ф. Указ. соч.. с. 226).)

Символика эмблем XVI в.

Впервые российские городские эмблемы были классифицированы П. П. Винклером, который пытался положить в основу своей классификации хронологический принцип: «Городские гербы по своему происхождению делятся на две существенно различающиеся одна от другой группы. Первую составляют гербы городов старых (курсив мой. — Н. С. )..., а вторую — гербы городов, учрежденных в последующее время»^*. Он считал, что гербы первой группы образовались из областных печатей, которым были приданы геральдические атрибуты.

^*(Винклер П. П. фон. Гербы городов, губерний, областей и посадов, внесенные в «Полное собрание законов Российской империи за 1649—1900 гг.» СПб., 1900, с. I.)

При анализе рисунков и описаний гербов, помещенных в книге Винклера, однако, выясняется, что термин «старый» не только применен им к городам, чьи печати нам известны, но и охватывает более широкий круг городов. Что же входит в понятие «старый» герб? Насколько стары «старые» гербы? Анализ происхождения и время появления эмблем «старых» гербов помогут ответить на эти вопросы. Термин «старый» герб возник в начале работы по массовому составлению гербов. Все города, рисунки гербов которых были в какой-либо форме учтены к этому времени в Герольдмейстерской конторе, получили «старый» герб. Как правило, для «старых» гербов характерно отсутствие в щите наместнического герба.

Наиболее старыми можно назвать городские эмблемы, возникшие до XVIII в., т. е. до создания петровской символики. Впрочем, городскими их можно назвать только условно. Эмблемы, о которых пойдет речь ниже, ассоциировались в XVI—XVII вв. не с городами, а с землями и областями, составлявшими царский титул. 33 эмблемы зафиксированы в самом конце XVII в. — они изображены на рисунке, помещенном в дневнике И. Г. Корба. Из них 20 соответствуют реально существовавшим к тому времени в составе Русского государства городам. Из этих 33 эмблем в XVI в. существовали 22 эмблемы, причем городских (впоследствии ставших городскими) — 16.

Изначальным моментом появления 16 эмблем, впоследствии вошедших в состав городских гербов, явилось изображение последних на государственной печати Ивана IV. Время ее создания — 70-е годы XVI в. К этому моменту из 27 эмблем, изображенных на лицевой и оборотной ее сторонах, с уверенностью можно говорить о существовании следующих: двуглавого орла^*, всадника, поражающего копьем дракона (в щитке на груди орла на лицевой стороне печати), единорога (на груди орла на оборотной стороне печати), а также трех прибалтийских эмблем и одной литовской. Основные эмблемы печати исследованы в упомянутой нами работе Штёкля, а также в ряде других работ^**. Исследователи отмечают многовековое (ко времени Ивана IV) существование эмблемы двуглавого орла и всадника, поражающего копьем дракона. Единорог в качестве государственной эмблемы известен при Иване III^***, но еще в XIV в. он использовался в качестве сюжета изобразительного искусства^****. Б. Кене отмечал, что три прибалтийских геоба не соответствуют надписям, их окружающим^*****. Штекль определил, что внутри круговой надписи «Печать магистра Лифлянския земли» находится фамильный герб Фюрстенберга, предпоследнего магистра Ордена, «печать арфибископа рижскаго» не является его печатью, а представляет собой изображение, существовавшее на рижских шиллингах XVI в., наконец, «печать города Ревале» — ото изображение печати города Вендена^******.

^*(Двуглавый орел обычно изображался на печатях русских государей с короной на каждой из двух голов (при Михаиле Федоровиче появилась над головами орла третья корона) ; в данном случае одна корона венчает обе головы. В этом факте Г. Штёкль видит западноевропейское влияние (Stökl G. Testament und Siegel Ivans IV. — In: Abhandlungen der Rheinisch-Westfalischen Akademie der Wissenschaften. Opladen, 1972, Bd. 48, S. 46).)

^**(Alef G. The Adoption of the Muscovite Two-Headed Eagle: a Discordant View. — In: Speculum, 1966, v. 41, N 1; Соболева Н. А. О методике изучения сфрагистического материала XV—XVIII вв.: (Историографические заметки). — В кн.: Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1976, вып. V; Спасский И. Г. Монетное и монетовидное золото в Московском государстве и первые золотые Ивана . — Там же.)

^***(Спасский И. Г. Монетное и монетовидное золото, с. 115—118.)

^****(Воронин Н. Н., Лазарев В. Н. Искусство среднерусских княжеств X—XV вв. — В кн.: История русского искусства. М., 1955, т. , с. 17.)

^*****(Koehne В. Notice sur les sceaux et les armoiries de la Russie. Berlin, 1861, p. 12—14.)

^******(Stоkl G. Op. cit., S. 59—60.)

Внутри круговой надписи «Печать полотцкая» изображены «колюмны», «Гедиминовы столбы» — эмблема, встречающаяся на монетах Литовского великого княжества еще в XIV в. Полоцк, завоеванный Иваном IV, ко времени изготовления нашей печати воспринимался русскими как «литовский город», о чем сообщается и в летописи^*. Таким образом, применение сугубо литовской эмблемы в данном случае не должно удивлять. Неточность в употреблении эмблем присоединенных земель или земель, которые Иван IV намеревался присоединить, в частности городов Ревеля и Риги (известно, что существовали подлинные их эмблемы), свидетельствует о том, что в данном случае эта подлинность не имела для создателей печати особого значения, важен был сам замысел — показать единство (и количество) земель, объединенных под эгидой московского государя. Общая оценка символики данной печати уже фигурировала в литературе: областные печати сориентированы на центр (даже головы животных повернуты в одну сторону — к центру, к символу вышестоящей власти). Отмечалось, что сам принцип данного построения печати типичен для государственных печатей многих западноевропейских стран: медальоны с изображением гербов земель, входивших в состав государства, помещались вокруг общегосударственной эмблемы^**. Однако символика большинства эмблем все еще остается неразгаданной. Существенное значение имеет хронологический момент: когда появились печати с подобными эмблемами? В литературе высказывалось мнение, что такие печати, как новгородская, псковская, казанская, существовали до возникновения государственной печати Ивана IV. Особенно это подчеркивалось в отношении Пскова и Новгорода.

^*(ПСРЛ. M., 1965, т. 13, с 302.)

^**(Stоkl G. Op. cit., S. 52; Соболева H. А. Российская городская геральдика. — Вопросы истории, 1976, № 3, с. 53.)

Эмблемы новгородской печати — вечевая степень с лежащим на ней жезлом (посохом), представленные на печати Ивана IV, рассматривались в дореволюционной и советской литературе как символы новгородской аристократической республики, известные уже в XV в. Н. Г. Порфиридов убедительно показал, что печати с данными эмблемами принадлежали не Новгороду периода независимости, а новгородским воеводам, московским наместникам конца XVI—XVII в. Это были «государевы» печати. Относительно якобы «республиканских» эмблем Новгорода Порфиридов заключает, что степень и жезл (посох) не являются узкоместными новгородскими эмблемами. «В древнерусской символике, — пишет автор, — они искони были символами и эмблемами власти вообще, в первую очередь княжеской и царской»^*. Выводы Порфиридова заключают в себе очень важный для нашего разбора эмблем момент: действия центральной власти в отношении создания новгородской эмблемы были исходными. Появившаяся в 1565 г.^**, зафиксированная несколько позднее в большой государственной печати данная эмблема затем могла продолжать существование в качестве изображения на печатях новгородских воевод.

^*(Порфиридов Н. Г. Новгородская «вечевая» печать. — В кн.: Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1969, вып. II; с. 194. В этой статье приводится литература, посвященная изучению вопроса о новгородской печати.)

^**(ПСРЛ, т. 13, с. 398.)

Псковская печать с изображением «барса» и с надписью: «Печать господарьства Псковского», по утверждению А. Б. Лакиера, «рано образовалась»^*. Н. П. Лихачев показал, что псковские печати данного вида относятся к XVI в.^** Он идентифицировал псковского «барса» с новгородским «лютым зверем», как теперь принято считать, львом^***. Лихачев, подмечая условность названия зверя, изображенного на псковских печатях, барсом, пишет, что «ни в Новгороде, ни в Пскове не было знатоков геральдики, которые соображались бы с правилами западноевропейской геральдики, составляя рисунок для монеты или печати. Изображение "лютого зверя" имеет некоторую историю, а печать с "барсом" сама по себе — явление позднее»^****. Если это явление XVI в., то не следует ли его приблизить к моменту создания государственной печати и считать, что на псковскую печать эмблема попала оттуда, а не наоборот? Изображение зверя — эмблемы Пскова на печати Ивана IV не имеет особых признаков, которые позволили бы видеть в нем барса. Хищный зверь в окружении надписи «Печать псковская» в XVII в. назван рысью. Возможно, на печати Пскова, известной в XVI в., также должна была быть рысь. Надо отметить, что звери, рыбы, птица, изображенные на оттиске печати Ивана IV, трудно поддаются идентификации. До сих пор же в литературе употреблялся даже не оттиск печати, а рисунок, сделанный с этого оттиска, где по воле художника зверям, рыбам и птице были приданы более определенные черты, иногда не соответствующие подлинному изображению, и исследователи, имевшие перед глазами этот рисунок, а не фотографию оттиска печати, интерпретировали животных по своему усмотрению.

^*(Лакиер А. Б. Русская геральдика. СПб., 1855, с. 157—158.)

^**(Лихачев Н. П. Печати Пскова. — Советская археология, 1900, № 3, с. 231; см. также: Янин В. Л. Вислые печати Пскова. — Там же, вклейка, рис. 1.)

^***(Клейненберг И. Э. «Лютый зверь» на печатях Великого Новгорода XV в. — В кн.: Вспомогательные исторические дисциплины, вып. II, с. 176—190.)

^****(Лихачев Н. П. Указ. соч., с. 230.)

Наряду с новгородской и псковской печатями к числу известных в XVI в. относится казанская. Однако еще Лакиер писал, что она была получена Казанью от русского правительства^*. Известно, что в употреблении у казанских воевод печать с изображением коронованного дракона зафиксирована в 1596, 1637 и 1693 гг.^** Таким образом, имеются основания начальным моментом возникновения эмблемы, утвердившейся в качестве казанской, считать появление последней на государственной печати Ивана IV.

^*(Лакиер А. Б. Указ. соч., с. 160.)

^**(Снимки древних русских печатей государственных, царских, областных, городских, присутственных мест и частных лиц. М., 1882, вып. 1, табл. 64. (Далее: Снимки); Сборник снимков древних печатей, приложенных к грамотам и другим юридическим актам, хранящимся в Московском архиве Министерства юстиции, сост. П. Ивановым. М., 1858, табл. X, 135; табл. XIX, 301. (Далее: Сб. снимков).)

Возникновение эмблем (по крайней мере их абсолютного большинства), за исключением перечисленных мной прибалтийских, литовской, общегосударственных, синхронно с созданием государственной печати Ивана IV — эта мысль подчеркивается рядом исследователей^*. В литературе существует также тенденция к усматриванию древности корней некоторых гербов, стремление вывести происхождение эмблем из местных традиций^**. Сразу оговорюсь, что данную версию происхождения эмблем или, точнее, некоторых эмблем, изображенных на печати Ивана IV, отрицать не буду, например казанской, дракон которой, несомненно, связан с татарской легендой об основании Казани вошедшей в русское сочинение Казанский летописец. В этом памятнике, созданном, как предполагают, в 1564—1565 гг.^***, т. е. близко по времени с предполагаемой датой создания государственной печати Ивана IV, содержатся сведения о том, что с Казанью связано представление о чудовище — змее, об изгнании его по приказанию царя Саина Болгарского, о сожжении бывшего змеиного жилища. Эта легенда как бы проецируется на дальнейшие действия реальных казанских ханов: «яко же преже сего на том месте вогнездися змий лют и токовище их, и воцарися во граде скверный царь...»; «быти от того (от сожжения змеиного логова. — Н. С.) велику смраду змиину по всей земли той, и проливающе впредь хотяще быти от окаяннаго царя злое содеяние проклятия его веры срацынския»^****.

^*(Тройницкий С. Н. О гербе смоленском. — Известия Российской Академии истории материальной культуры, Пг., 1921, т. 1, с. 349; Stоkl G. Op. cit., S. 54.)

^**(Арциховский А. В. Древнерусские областные гербы. — Учен. зап. МГУ, 1946, вып. 93, История, кн. 1.)

^***(Казанская история. М.; Л., 1954, с. 3.)

^****(Казанская история. М.; Л., 1954, с. 47—48.)

Если принять во внимание, что в русских литературных памятниках и изобразительном искусстве фигурировал с давних пор образ чудовищного змея (аспида, василиска — в буквальном переводе «царек», дракона) в качестве врага, а в данном случае это был конкретный враг — царь казанский, то идейно-образное выражение присоединенного Казанского ханства в виде дракона с короной на голове (корона — всегда олицетворение царя, царства, словом, высшей власти) — прекрасный символ, ассоциирующийся с Казанью, символ, в котором воплотилось представление создателей данной эмблемы о конкретном понятии, о Казанском царстве. В основе структуры этого символа — знание подлинных (или легендарных) фактов, зафиксированных к моменту создания символа в письменном памятнике или устной традицией.

Возможно, что подобные ассоциации могли возникнуть у создателей государственной печати Ивана IV в отношении псковской эмблемы, которая могла быть «состроена» в соответствии с изображением, встречающимся на более ранних, чем печать, псковских монетах. С уверенностью это можно было бы утверждать только в том случае, если бы удалось идентифицировать зверя псковских монет и «Печати господарьства Псковского».

У исследовавшего печать Ивана IV Штёкля вызывает недоумение присутствие среди эмблем Булгарской, ибо Булгария еще в XV в. вошла в состав Казанского ханства, растворилась в нем и как самостоятельная область в середине XVI в. не существовала. Не зафиксирована памятниками и ее печать (эмблема), изображающая идущего хищного зверя. Однако в том же Казанском летописце читаем о Булгарии: «и наведе (царь казанский. — Н. С.) из-за Камы реки язык лют и поган, болгарскую чернь со князи их и со старейшинами и многу ему сущу, ибо подобну суровством и обычаем злым, песьим главам, самоедом»^*. Исходя из существующей литературной характеристики булгар, можно допустить и возникновение ассоциации их с хищным зверем.

^*(Казанская история. М.; Л., 1954, с. 48.)

Аналогичные литературные свидетельства, на которые можно было бы опереться при расшифровке других эмблем печати Ивана IV, найти пока не удалось. Так, трудно объяснить рязанскую эмблему (конь), тверскую (медведь), астраханскую (волк, пес), ростовскую (птица). До настоящего времени не было высказано более или менее аргументированного мнения по поводу того, почему на государственной печати Ивана IV изображены «Печать велiкаго княжества Смоленского» в виде трона с царской шапкой на сиденье, «Печать ярославская»— в виде рыбы, а «Печать великаго княжества Тверского» - в виде медведя. Объяснение — «перепутанность эмблем» может относиться к последующему времени, когда, скажем, тверскую печать «перепутали» со смоленской (тверская эмблема в XVII в. представляла собой трон, на котором лежала корона) или пермскую — с тверской. Но только что созданные эмблемы, естественно, ни с чем перепутаны быть не могли, и исследование самых старых эмблем, по-видимому, должно исходить из первоначального их состояния.

Возникновение вятской эмблемы в виде лука со стрелой, нижегородской — в виде оленя (лося) обосновывалось существовавшими некогда в этих местах соответствующими культами. В принципе подобное соотношение возможно при сохранении преемственности символики на протяжении ряда столетий, зафиксированной материальными или письменными памятниками, а может быть, и фольклором, однако в данном случае ничего конкретного о преемственности символов сказать нельзя.

В целом, несмотря на исключительную заманчивость, теория местных традиций как исходного момента в формировании комплекса эмблем, сгруппированных на лицевой и оборотной сторонах русской государственной печати XVI в., кажется довольно гипотетичной. Последнее позволяет, на наш взгляд, искать и другие возможные подходы к восприятию соотношения и объяснению символики фигур уникальной печати.

Один из возможных подходов — квалификация печати как памятника изобразительного искусства (процесс изготовления печати предполагает первоначальное создание рисунка, по которому резалась матрица), созданного в определенный исторический момент. Изобразительная сторона не только ставит печать в ряд произведений изобразительного искусства XVI в., но и позволяет выявить в ней присущие этому искусству черты: церковный символизм, сильное звучание догматической и морализующей темы^*, которые соответствовали идейной направленности искусства 40—70-х годов XVI в., призванного «подкрепить, обосновать, прославить правление и деяния первого „венчанного самодержца", вступившего на престол централизованного государства Русского»^**, взаимосвязь различных форм изобразительного искусства (например, миниатюры и монументальной живописи)^***, единство сюжетов изобразительного искусства и литературных и пр.

^*(Мнева Н. Е. Московская живопись XVI в. — В кн.: История русского искусства. М., 1955, т. II, с. 542; Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971, с. 184.)

^**(Подобедова О. И. Московская школа живописи при Иване IV. М., 1972, с. 5.)

^***(Подобедова О. И. Московская школа живописи при Иване IV. М., 1972, с. 167.)

Характерная черта композиции рисунка, если абстрагироваться от последующего пластического его выражения, — расположение отдельных эмблем вокруг одной, центральной. Уже Штёкль, рассматривая печать Ивана IV в этом аспекте, подчеркивал, что русским был знаком принцип отдельных изображений вокруг центральной фигуры — это принцип «клейм» на «житийных» иконах^*. При кажущейся общности структуры взаимозависимость «клейм» и центрального изображения «житийных» икон и печати Ивана IV различна по своей сути. В «житийных» иконах идейное содержание клейм — рассказ о жизни святого, иллюстрация, в которой отсутствует подчиненность господствующему началу, воплощенному в центральном образе композиции. Принцип же, ясно уловимый в композиции печати, — соотношение господствующего начала центрального изображения и подчиненности «клейм», окружающих его. Этот принцип известен русской иконописи. С подобной композицией нас знакомит икона середины XV в. новгородской школы «Страшный суд»^**, где в круге поясное изображение Саваофа сопровождается восемью меньшими кругами с изображением серафимов и символов евангелистов^***. На знаменитой иконе новгородской школы середины XVI в. «Премудрость созда себе храм» также изображен радужный круг, внутри которого заключена символико-аллегорическая фигура «Софии» — «Премудрости божьей», вокруг в круглых клеймах — чины ангельские и символы евангелистов^****.

^*(Stоkl G. Op. cit., S. 54.)

^**(Антонова В. И., Мнева Н. Е. Каталог древнерусской живописи. М., 1953, т. I, № 64, с. 121, табл. 72.)

^***(Подобную композицию встречаем на другой иконе новгородской школы второй половины XVI в. (Там же. М., 1963, т. II, № 381, с. 36, табл. 10).)

^****(Мнева Н. Е. Местные школы живописи XVI в. —В кн.: История русского искусства, т. , с. 588—589; Антонова В. И., Мнева Н. Е. Указ. соч., т. II, № 365, с. 25, табл. 3.)

В светском монументальном искусство подобная композиция находит себе место в росписи Золотой палаты Кремлевского дворца^*. Принцип концентрических кругов с заключенными в них фигурами, олицетворяющими главенствующее и единодержавное начало (например, Иисуса Христа в образе Эммануила), которые находятся в окружении других фигур, воплощающих зависимость, подчинение этому центральному образу, и композиция государственной печати Ивана IV исключительно близки по стилю^**. На печати Ивана IV (как на лицевой, так и на оборотной сторонах) мы наблюдаем в центральном образе то же олицетворение всесилия, главенства и единодержавия. Фигуры, окружающие его, не самостоятельны, а подчинены этому главенствующему началу.

^*(Изображение реконструкции росписи, сделанной согласно сохранившемуся описанию, имеется в книге О. И. Подобедовой «Московская школа живописи при Иване IV».)

^**(Употребляю это слово, исходя из определения понятия "стиль" данного Д. С. Лихачевым: «Стиль не только форма языка, но это объединяющий эстетический принцип структуры всего содержания и всей формы произведения» (Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы, с. 36).)

Исследователи неоднократно отмечали, что в композиции росписи Золотой палаты все было подчинено сложному иносказательному языку, разнообразные религиозно-догматические представления и морализующие сюжеты были воплощены в фигурах людей и зверей^*. Символические изображения нередко сопровождались пояснительно-назидательными надписями. Аллегорические женские фигуры представляли добродетели и пороки, атрибуты их являлись образным дополнением к сопутствующим надписям: правда — женская фигура с весами, безумие, бешенство представлено в виде кентавра, разум — фигура с книгой. В целом живопись Золотой палаты декларировала «уверенность в необходимости некоей общей религиозно-догматической и политической системы»^**. Пронизывающая композицию идея государственности переплеталась с идеями назидательно-морализующего плана. Эти идеи доводились до зрителя при помощи комплекса образов, символов, известных и понятных зрителю, ибо они были воплощены в формах, выбор которых был продиктован заботой о читаемости. Восприятие данных форм зрителем обуславливалось его мировоззрением, по преимуществу теологическим, сформированным под влиянием господствующих в средневековом обществе идей, находящих выражение в литературе и изобразительном искусстве. Изобразительное искусство использовало в основном библейские образы, хотя имелись и существенные дополнения в виде действующих лиц физиологической саги, а также аллегорических фигур, заимствованных, по всей вероятности, из специальных эмблемников западноевропейского происхождения^***.

^*(Мнева Н. Е. Московская живопись XVI в., с. 570; Подобедова О. И. Московская школа живописи, с. 64.)

^**(Подобедова О. И. Московская школа живописи, с. 60.)

^***(На эту мысль наводит, в частности, использование в росписи Золотой палаты аллегорических изображений человеческих пороков и добродетелей, составляющих так называемое зеркало морали — одну из частей «Всеобъемлющего зеркала», изобретенного французскими средневековыми схоластами, перенесшими в мир сознания и разграничившими в определенном порядке все явления жизни. Подобная трактовка пороков и добродетелей в виде женских фигур с соответствующими атрибутами встречается в западноевропейском изобразительном искусстве (M&##226;le E. Art et artistes du moyen &##226;ge. Paris, 1968 p. 16—19). Средневековая Европа была наводнена всевозможными сборниками эмблем с их расшифровками, толкованиями, объяснениями. Наиболее популярные из них были известны в XVI—XVII вв. русским художникам и использовались ими. См. об этом: Сидоров А. А. Древнерусская книжная гравюра. М., 1951; а также ниже в настоящей работе.)

Стилевая близость государственной печати Ивана IV памятникам изобразительного искусства XVI в., в частности росписи Золотой палаты с их символизмом, библейскими образами, с их ярко проявляющейся тенденцией вкладывать в изображение самых простых явлений скрытое значение, наталкивает на мысль интерпретировать эмблемы, которые выступают в виде печатей областей, земель, входящих в состав Русского государства, как определенные символы. Эти символы на фоне общей тенденции «огосударствления» художественной культуры должны были, по-видимому, заключать в себе, выражать наиболее злободневные темы, волновавшие круг людей, причастных к созданию данного памятника, и прежде всего самого царя.

Хотелось бы подчеркнуть, что русская средневековая символика, отражающая мировоззрение человека прошлого, раскрывающая закономерности его мышления и смысл его поступков, до сих пор является областью недостаточно изученной. Ученые различных специальностей отмечают этот факт и подчеркивают важность раскрытия, расшифровки символизированного мышления наших предков^*. В данном аспекте печать Ивана IV необычайно интересна, так как представляет собой буквально сгусток символов. Она, несомненно, заслуживает специального, более детального рассмотрения, чем это сделано в последующем предварительном варианте, хотя надо отметить, что при самом тщательном анализе элемент вероятностности расшифровки сохранится, во-первых, из-за невозможности абсолютной идентификации изображений, во-вторых, из-за многозначности каждого символа, в которой обязательна полярность трактовки, и, наконец, в силу невозможности абсолютного осознания современным человеком всех деталей, аспектов, моментов логики средневекового мышления.

^*(Вагнер Г. К. К вопросу о вла-димиро-суздальской эмблематике. — В кн.: Историко-археологический сборник: К 60-летию А. В. Арциховского. М., 1962; Амброз А. К. О символике русской крестьянской вышивки архаического типа. — Советская археология, 1966, № 1; Даркевич В. П. Романские элементы в древнерусском искусстве и их переработка. — Там же, 1968, № 3; Лихачев Д. С. Средневековый символизм в стилистических системах Древней Руси и пути его преодоления. — В кн.: Академику В. В. Виноградову к его 60-летию. М., 1956, с. 165—169; Он же. Поэтика древнерусской литературы, с. 175—184; Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972, с. 37; Ковтун Л. С. Русская лексикография эпохи средневековья. М.; Л., 1963, с. 160—210; Подобедова О. И. Московская школа живописи, с. 142; Сидоров А. А. Древнерусская книжная гравюра, с. 106.)

В качестве примера возьмем хотя бы новгородскую эмблему. Как уже отмечалось, исследователи принимали ее за республиканский символ. Порфиридов привел аргументы в пользу ее интерпретации как знака царской власти. Однако речь шла в основном о двух компонентах эмблемы: месте (троне) и посохе (жезле). Такие фигуры, как медведи (по летописному свидетельству, это были медведь и рысь), рыбы, плывущие навстречу друг другу, остались вне объяснения. О рыси написано, что она «убо есть пестра и своею пестротою прообразует пестротное житие и учение; сицевый нрав земных человек приличен есть еретиком и злым учителем». В том же произведении дается следующая характеристика медведя: «медведь убо многообъядлив (есть); сице и человек, аще объядается, несть убо человек таковый, но медведь. И паки, медведь лют ногти (нохты) драти; сице и человек, аще подобных себе такую же братию дерет, неси человек, но медведь»^*. В приведенных примерах дается резко отрицательная характеристика животных, стоящих по обеим сторонам царского трона. Понятно, что речь идет о людях, наделенных подобными отрицательными качествами. Однако в других произведениях традиционной письменности описание медведя не соответствует вышеприведенному^**. Рысь же ассоциируется с человеком, который обладает способностью зорко видеть, предвидеть, ясно представлять то, что не видят остальные. Символика рыбы или рыб известна. Обычно это монограмма Иисуса Христа, а также символ христианской или беззащитной души, уловленной апостолами или «врагами» в «пагубную сеть»^***. В русских сочинениях о животных отмечаются такие привычки рыб, которым надо подражать, — верность естественным законам и уважение к чужой собственности^****.

^*(Слово о разсечении человеческого естества (Дурново Н. Н. К истории сказаний о животных в старинной русской литературе. — В кн.: Древности: Труды Славянской комиссии Московского археологического общества. М., 1898, т. 3, с. 66).)

^**(Слово о разсечении человеческого естества (Дурново Н. Н. К истории сказаний о животных в старинной русской литературе. — В кн.: Древности: Труды Славянской комиссии Московского археологического общества. М., 1898, т. 3, с. 82.)

^***(Буслаев Ф. И. Сочинения. СПб., 1910, т. II, с. 331; Лихачева О. П. Некоторые замечания об образах животных в древнерусской литературе. — В кн.: Культурное наследие Древней Руси. М., 1976, с. 103.)

^****(Дурново Н. Н. Указ. соч., с. 45.)

Даже если будет объяснена символика каждого компонента композиции, в силу полярности характеристики этих компонентов трактовка эмблемы в целом все-таки всегда будет содержать отпечаток двойственности, а следовательно, вероятностности.

Основную группу эмблем печати Ивана IV составляют изображения животного мира (различные звери, а также рыбы и птица). В древнерусском изобразительном искусстве, в частности в стенописи и иконописи XVI в., встречается много изображений животных. Специалисты считают, что большинство их заимствовано художниками из средневековых Физиологов^*.

^*(Мнева Н. Е. Московская живопись XVI в., с. 560.)

Физиологическая сага, в которой все животные наделены особыми чудесными свойствами, представляла собой кладезь символики, из которого средневековые моралисты черпали образные понятия и сравнения, распространяя их на религиозно-этическое поведение человека^*. В изобразительном искусстве эти образы представали в «картинном» выражении. В то же время это «картинное» выражение являло собой не только зримый образ, в данном случае фигуру животного, наделенного характерными физическими признаками, но и своеобразную идеограмму, сутью которой мог быть или определенный христианский догмат, или ассоциация с определенными нравственными качествами человека, а возможно, то и другое одновременно.

^*(Орлов А. С. Древняя русская литература XI—XVI вв. М.; Л., 1945, с. 42; Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы, с. 177.)

Кроме литературных произведений типа Физиолога, Шестоднева и других, содержащих легендарные сведения о животных и символическое их толкование, средневекового человека вводили в мир символов различные специальные словари. К их числу принадлежат приточники (в основном посвященные толкованию символов), азбуковники. Ученые считают, что одним из основных литературных источников этих словарей является книга Псалтырь, наиболее популярная из читаемых книг древности^*. Таким образом, Псалтырью определяется круг символов, получавших толкование, и в этот круг входили не только животные, но и ряд других «пучков» символов, заключавших в себе названия различных предметов материального мира, в частности предметов вооружения. «Картинное» выражение этих символов, так сказать, зрительное растолковывание существовало в иллюстрированных памятниках подобного типа.

^*(Ковтун Л. С. Указ. соч., с. 162—164.)

Фигуры зверей, составляющих композицию печати, качалось бы наводящие нас на мысль о Физиологе как главном источнике, из которого можно почерпнуть сведения о смысле эмблем, сопровождаются изображениями лука, стрелы, меча (сабли), которым соответствуют понятия, зафиксированные в Псалтыри^*. В Псалтыри же зафиксированы понятия «престол» и «жезл»^**. Большинство животных [лиса, олень, конь, пес?, лев?, рысь, рыба, птица (голубь?), дракон (василиск)] — это образы Псалтыри^***. Сочетание в композиции печати определенных существ животного мира и определенных предметов материального мира, фигурирующих в качестве образов в одном и том же письменном памятнике, позволяет этот памятник, а именно Псалтырь, взять за основу при попытке расшифровки как композиции печати в целом, так и отдельных ее «клейм».

^*(Пс., 7, 10, 34, 36, 43, 63, 75, 126; Ковтун Л. С. Указ. соч., с. 202—204; Гилътебрандт П. Справочный и объяснительный словарь к Псалтыри. СПб., 1898.)

^**(Пс., 44, 22.)

^***(В других книгах Священного писания эти образы также фигурируют и дополняются барсом, волком, медведем, орлом (см.: Симфония на Ветхий и Новый Завет. Подробный указатель слов и текстов на все канонические книги Священного Писания. СПб., 1911), однако ни одна из книг не содержит все эти образы в комплексе.)

Было бы неправильным ожидать, что по поводу каждой эмблемы в Псалтыри можно найти соответствующую фразу. Естественно, что трактовку символов можно осуществить только в общих чертах, предполагая вероятный смысл каждого символа.

Согласно Священному писанию люди и скоты противопоставляются друг другу: первые— познавшие «Закон», вторые — не знающие его, язычники. В Псалтыри в том же значении, что и слово «скоты», употребляется слово «звери»^*. Отсюда напрашивается вывод: «клейма» с фигурами зверей — нехристианские, «нечестивые» народы, варвары^**. Общепринятая трактовка отдельных эмблем: волк — символ еретиков^***, лиса — дьявол, «неверная душа»^****, пес, лев, змей, конь — дьявол, враг^***** и пр. — находится в соответствии с этим определением.

^*(Ковтун Л. С. Указ. соч., с. 171.)

^**(Уподобление различных народов определенным животным известно с глубокой древности: «фряг есть лев, аламанин — орел, саракинин — вепрь, турчанин — змея...» (Шеппинг Д. О. Обозрение звериного эпоса Западной Европы: Материалы для сравнительного изучения русской символики животных. — В кн.: Филологические записки. Воронеж, 1868, вып. 1, с, 2). Однако применительно к печати Ивана IV о подобной конкретизации вряд ли можно говорить. В данном случае перед нами не народы (ибо татары, например, обозначаются различными эмблемами — волк, дракон, лев?), а территориальные единицы, населенные нехристианскими народами.)

^***(Лихачева О. П. Указ. соч., с. 100.)

^****(Лихачева О. П. Указ. соч., с. 103.)

^*****(Ковтун Л. С. Указ. соч., с. 173.)

В том же символическом значении, по-видимому, существуют здесь изображения лука, стрелы, меча^*: «нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем»^**; «нечестивые обнажают меч и натягивают лук свой..., чтобы пронзить идущих прямым путем»^***.

^*(Изображения меча как такового на печати нет. Есть изображение сабли. В символике Священного писания нет сабли. Однако не будем забывать, что сабля появилась значительно позднее меча, символика которого к моменту ее утверждения в качестве оружия давно определилась. В XVI в. в русском вооружении сабля полностью вытеснила меч. Характерно, что и в иллюстрациях к этому времени сабля заменяет меч (Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944, с. 45). По-видимому, этим можно объяснить, что изображение меча на печати Ивана IV заменено изображением сабли.)

^**(Пс., 10.)

^***(Пс., 36.)

Христианское начало (человек) олицетворяет на печати всадник, поражающий копьем дракона. Этот всадник воспринимался современниками как их царь^*. Иконография единорога — центрального изображения оборотной стороны печати, чрезвычайно разнообразна. Основные качества и свойства этого мифического животного раскрываются в Физиологах. Единорог — также один из наиболее ранних образов, проникших в область христианских идей. От раннехристианского времени сохранилась традиция, которая дает отличную от Физиолога трактовку этого образа. Единорог выступает как символ Христа^**. В Псалтыри наблюдается ассоциация понятий «рог» и «единорог», а рог не только служит для выражения темы «сила», но и получает толкование «крест», «спасительное царство»^***.

^*(Послание царя Ивана Васильевича к Александрийскому патриарху kkkоакиму (Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1884, кн. 1, с. 3).)

^**(Kunstle К. Ikonographie der christlichen Kunst. Freiburg im Breisgau, 1928, Bd. I, S. 124.)

^***(Ковтун Л. С. Указ. соч., с. 205. Гилътебрандт П. Указ. соч., с. 334.)

Таким образом, в общей идее композиции печати может звучать следующий мотив: вступление нехристиан под эгиду верховного, главенствующего, божьего закона (вероятно, с присутствием момента «перевоспитания» христианизация «неправедных» народов). Возможен вариант некоторого разграничения: эмблемами могут быть представлены не только неверные, но и христиане-еретики (волк), а могут быть и подлинные христиане (голубь)^*. Все они собраны под сенью крыл господа бога, которого избрали прибежищем и защитой. Эта идея неоднократно повторяется в Псалтыри^**.

^*(Kunstle К. Op. cit., Bd. I, S. 122.)

^**(Например, Пс., 90: «Живущий под кровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен... Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим...»; Пс. 46: «Бог—Царь всей земли; пойте все разумно. Бог воцарился над народами, Бог воссел на святом престоле Своем; князья народов собрались к народу Бога Авраамова, ибо щиты земли — Божии; Он превознесен над ними».)

Предлагаемое толкование символики эмблем печати позволяет видеть в ней своеобразное вещественное воплощение «геоцентрической модели мира», где бог — центр мира, расположенного вокруг него и в зависимости от него^*. Подобная модель является порождением религиозной концепции средневекового пространства и неразрывно связана с другим аспектом средневекового понимания данной категории: в центре — главная земля, вокруг нее — все прочие^** (о символике печати в этом аспекте см. выше).

^*(Гуревич А. Я. Указ. соч., с. 78.)

^**(Гуревич А. Я. Указ. соч., с. 66.)

При разборе символики взаимосвязи эмблем печати Ивана IV нельзя не обратить внимания еще на один возможный вариант ее толкования, если рассмотреть композицию печати сквозь призму личностных взаимоотношений царя и его окружения. Центральные фигуры в этом случае олицетворяют индивид, в определенном взаимодействии с которым находятся соотносимые с ним личности.

Единорог как личная эмблема Ивана IV получил в литературе трактовку еще со времен В. Н. Татищева^*. Вместе с идентичным понятием «рог» в Псалтыри единорог фигурирует как выражение силы, одоления каких-то враждебных сил^**. Оба нагрудных изображения (всадник и единорог) контактируют с эмблемой двуглавого орла, распростершего крылья, который обозначает царство, власть^***.

^*(См. об этом: Спасский И. Г. Монетное и монетовидное золото, с. 118.)

^**(Ковтун Л. С. Указ. соч., с. 202.)

^***(Tervarent G. de. Attribute et symboles dans l'art profane. 1450—1600: Dictionnaire d'un langage perdu. Geneve, 1958, t. I, p. 4—5.)

В соответствии с подобной трактовкой центральных эмблем окружающие символы должны отражать различное отношение к государю, к его верховной власти, к нему как к личности, а также и отношение к ним государя. В Псалтыри данная идея выражена следующим образом: «...враги твои гибнут, и рассыпаются все делающие беззаконие; а мой рог Ты возносишь, как рог единорога, и я умащен свежим елеем; и око мое смотрит на врагов моих, и уши мои слышат о восстающих на меня злодеях»^*. Данная формула как возможная предлагается нами в силу того, что содержание большинства эмблем находит в Псалтыри отражение в отрицательном варианте: почти все звери, лук, стрела, меч (сабля?) — это враги. Естественно, нельзя исключать и положительности отдельных образов, например оленя, голубя, которые могут служить олицетворением добра, доброжелательности в отношении царя.

^*(Пс., 91.)

Отдельные эмблемы, вернее образы, воплощенные в них, не фиксируются Псалтырью. Однако как звери, так и понятия «престол», «жезл» — все это образы Священного писания, «эмблемы», «принятые на вооружение» не только на Руси, но и в Западной Европе. Не случайно все фигуры печати Ивана IV включены в перечень эмблем с исчерпывающей расшифровкой, используемых в качестве символов в искусстве Западной Европы середины XV - начала XVII в.^*

^*(Словарь этих символов составил Ги де Терваран — Guy de Tervarent. Все предметы, звери, рыбы, птица, поддающиеся идентификации, помещенные на печати Ивана IV, включены в словарь Терварана. Этот факт прекрасно иллюстрирует замечание Д. С. Лихачева: «На Западе и на Руси сущность средневекового символизма была в основном одинакова; одинаковы же были в огромном большинстве и самые символы, традиционно сохранявшиеся в течение веков и питавшие собой художественную образность литературы» (Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы, с. 177).)

Подводя итог всему вышесказанному об эмблемах печати Ивана IV и в первую очередь о «клеймах» с содержащимися в них фигурами, можно констатировать следующее. Истоки их появления следует искать в средневековой символике, в тех образах и ассоциациях, которые были неразрывно связаны с понятиями и представлениями средневекового человека, служили ему «средством интеллектуального освоения действительности»^*. Эти символы растолковывались и интерпретировались в литературных памятниках, в образном, «картинном» выражении фигурировали в изобразительном искусстве того времени.

^*(Гуревич А. Я. Указ. соч., с. 266.)

Политическая направленность и усиленная религиозная окраска произведений литературы и искусства эпохи Ивана Грозного — это те отправные моменты, которые позволяют видеть в самом факте создания своеобразной композиции печати (несущей изображения эмблем, связываемых с этого времени с определенными территориями) обязательность использования средневековой символики. Те символы, образное выражение которых имеется на печати в виде изображения представителей животного мира, отдельных предметов вооружения, атрибутов царской власти, — это скорее символы идей, а не символы территорий, которыми отдельные эмблемы становятся впоследствии. Данный вывод не исключает возможности использования местных традиций при их создании, что было выше проиллюстрировано по отношению к казанской эмблеме.